Письма гардемаринов домой из декабря 1908 года

Наши матросы – золото. Их приходилось удерживать. Это сплошь герои. Описывать тебе все эти ужасы я не буду. Я удивляюсь тому, до чего мы скоро привыкли. Бывали случаи, что приходилось, захватив верёвкой ногу или руку, отрывать их. Сколько ужасных картин!

Эскадренный броненосец “Цесаревич”   
Письмо I, Порт Аугуста.
«Пишу тебе, папа, всё ещё из порта Аугуста. Только сейчас освободился после всех этих ужасных мессинских дней. Ты, конечно, уже знаешь про несчастье в Мессине из газет.

Когда наш отряд узнал о землетрясении, мы стояли здесь. Все бросились к адмиралу, прося немедленного ухода на помощь. Но это не так легко было сделать. Пока развели пары, снялись с якоря и дошли, было уже утро. А, следовательно, после развала прошло уже около суток.
Ещё издали мы увидели факелы пылавших домов. Никто не может даже предполагать то ужасное разрушение, свидетелями которого мы потом были. На рейде уже стоял английский крейсер, прибывший раньше нас, но почему-то не принимавший ещё ни в чём никакого участия и остававшийся только зрителем. Как только были отданы якоря, немедленно часть нашей команды была сведена на берег с офицерами и гардемаринами. И только потом англичане сделали то же самое.
На рейде мы увидали только выбросившиеся на берег суда и разрушенные дома, не представляя себе ещё ясно тех раздирающих душу драм, которые там, на берегу, встречались кругом. Команда была разбита на мелкие группы, командование которыми было поручено офицерам и гардемаринам.

Первое, что мы узнали от прибывшего итальянца, – это о гибели 50 тысяч человек, что войска целиком засыпаны в казармах и что люди, оставшиеся в живых, умирают с голода. Я не особенно верил этим рассказам. Наш корабль был немедленно окружён шлюпками, с которых люди просили хлеба. Но что это были за люди! Когда мы сошли на берег, первое, что я увидел, – это старика с совершенно ободранным ухом. Эта картина заставила меня прямо-таки отшатнуться. Единственная инструкция, данная нам, была – беречь своих людей.

Издали с корабля было видно, что дома все разрушены, но, придя на место, я увидел, что не осталось камня на камне. У меня была группа из шести человек, имевших в своём распоряжении лопаты и верёвки. Инструментов не было никаких. На набережной стояла стена переднего фасада громадного отеля. Но это была только стена. Ни одной комнаты, ни одного потолка. И всё это лежало в громадных кучах, образуя двор. Я бросился со своими людьми под арку в эти двери. Там блуждало несколько итальянцев с обезумевшим видом. Ко мне подошла какая-то женщина, с плачем потащившая меня в угол и указавшая мне на стену внизу. Там был её сын, ещё живой. Муж же и брат лежали, вероятно, где-нибудь тут же внизу, конечно, раздавленные. Стоны раздавались у самой стены где-то далеко-далеко. Я начал разрывать это место. Приходилось пользоваться, главным образом, руками, с большой осторожностью, так как достаточно было раздвинуть некоторые доски, чтобы всё рухнуло. Раскапывать было крайне трудно, и ужаснее всего было то, что стоны были слышны со всех сторон. Однако, я стал уже привыкать к этим ужасам и начал действовать более хладнокровно.

Я разделил своих людей на три части, ведя сразу в трёх местах раскопки. Вскоре мне удалось вытащить мужчину и женщину, бывших на одной кровати, причём женщина была мертва. Я отправил мужчину на перевязочный пункт, а женщину оставил там. Раскопки мальчика были крайне трудны. Кстати, старуха-мать говорила по-немецки, так что, когда мы приблизились к мальчику настолько, что  можно было уже понимать его слова, я узнал, в каком положении и где он лежит. Я начал его откапывать с 11-ти часов. Вскоре мне удалось подсунуть ему флягу с водой. Наконец, к вечеру, я добрался до него, но у него была так завалена нога, что ничего нельзя было сделать. Раза два я хотел даже отозвать людей, так как кругом раздавались стоны по нескольку раз, а тут я терял столько времени, да и, кроме того, при каждом малейшем колебании почвы стена, ничем не прикреплённая к фасаду, качалась, угрожая каждую минуту обрушиться. Однако, у меня не хватило духа бросить его. Мы очистили его почти всего, и в сделанную дыру можно было бы уже его вытянуть, но заваленная нога не позволяла этого сделать. Было уже темно. Тогда я решил отрезать ему зажатый палец, но не оказалось доктора. Я тогда ещё сам этого сделать не мог. Было совсем темно. Копать было страшно опасно. Я хотел накормить его и оставить его там на ночь, но мать, да и он не дали мне этого сделать. Раскопки продолжались всю ночь. Только уже совсем поздно мальчик был вытащен.

Всё время рядом я вёл другие раскопки. Мне удалось привлечь итальянцев-солдат на работу, так что раскопки шли здесь во всех концах. Надо было видеть тех, которых откапывали. Те, кто могли, бросались целовать нас. Ночью было даже жутко, когда вдруг бывали колебания почвы и слышалось, как обваливались стены, а рядом видны были стены, чудом ещё державшиеся.

Наши матросы – золото. Их приходилось удерживать. Это сплошь герои. Описывать тебе все эти ужасы я не буду. Я удивляюсь тому, до чего мы скоро привыкли. Бывали случаи, что приходилось, захватив верёвкой ногу или руку, отрывать их. Сколько ужасных картин! На другой день раскопки продолжались, но уже при значительно худших условиях. Всюду преследовал запах разложившихся трупов, на который совершенно не обращали внимания. Наши молодцы работали удивительно. Весь корабль был заполнен ранеными, которых приносили без конца. Скоро “Макаров” и “Слава”  ушли для отвозки раненых. На рейде было уже много судов. Приехал король. Но работали главным образом русские. Моих людей в последний день чуть не завалило. Мы вовремя отскочили, но зато отрываемая нами женщина была окончательно завалена. Вечером мы ушли в Сиракузы, приняв на борт корабля раненых. Мы уже привыкли видеть части тела, уничтоженные гангреной, обезумевших людей, но всё же картина была ужасная. Сдав раненых, мы вернулись сюда и грузились углём. Кажется, вечером сегодня идём опять в Мессину».

проект "Русский след" быражает благодарность профессору Мессинского университета Татьяне Остаховой за оказанную помощь.